Преступники и преступления - маньяки, воры, террористы, пираты, мошенники - их биографии и исторические факты
МАНЬЯКИ
ВОРЫ
МАФИОЗИ

Страшное дело кровавой красавицы

Коротенький Гусев переулок, соединяющий Лиговку со Знаменской улицей, в то время не был еще застроен пятиэтажными домами и казался огороженным с двух сторон заборами. За заборами раскинулись широкие дворы с садами, а в середине дворов стояли обыкновенно одноэтажные деревянные домики, невдалеке от которых размещались конюшни, сараи, ледник, прачечная и дворницкая избушка. Он дал подробный адрес. – Немедленно поезжайте к ней,– тихо обратился я к агенту,– и узнайте, правда ли, что Агафон в ночь убийства ночевал у нее. Словом, все выспросите. Я отпустил Агафошку, приказав строго следить за ним, чтобы он не мог ни на секунду увидеться с другими задержанными. – Приведите Анфису Петрову. Это была юркая, бойкая баба с отталкивающей наружностью. Резкие движения, грубый, визгливый голос – типичная представительница пьяниц-поденщиц. Войдя, она истово перекрестилась и уставилась на меня круглыми, воспаленными глазами. – Ну, Анфиса, ты свое обещание, стало быть, исполнила? – мягко обратился я к ней. – Какое такое обещание? – визгливо спросила она, даже заколыхавшись вся. – Будто не знаешь? А вот барыню, майоршу, убила за то, что она тебе шестьдесят копеек недодала. Только вы заодно, должно быть, и еще трех человек уложили, да вещей награбили... Анфиса задрожала, затряслась и быстро-быстро заговорила, вернее, заголосила чисто по-бабьи, точно деревенская плакальщица. – Вот тебе Бог, господин генерал, невиновна я. Не убивала. Зря я ведь, только в сердцах тогда говорила. Обсчитывала она меня, горемычную. Тонко, со всевозможными уловками я стал «пытать» ее о страшном убийстве в Гусевом переулке. Я задавал ей массу вопросов, которыми, как я был убежден, должен был припереть ее к стенке. Шел второй час ночи. Долгий, упорный допрос утомил Анфису. Был утомлен и я. Но, увы! Как я ни бился, мне не удалось сбить эту бабу. Она упорно, с полнейшим спокойствием отвечала на все мои вопросы. – Я сейчас покажу тебе одну игрушку,– сказал я ей. Быстро встав и взяв утюг, которым были убиты жертвы, я подошел к ней вплотную и протянул к ее лицу утюг. – Смотри... Видишь – запекшаяся кровь. Он весь в крови. Видишь эти волосы, прилипшие к утюгу? Однако и это не произвело желаемого эффекта. Анфиса при виде страшного утюга только всплеснула руками и сказала: – Ах, изверги, чем кровь христианскую пролили! Я велел увести Анфису. Вернувшийся Юдзелевич сообщил, что указанную Агафошкой «Маньку» он разыскал, что она полушвейка, полупроститутка и что она показала, что Агафошка у нее действительно ночевал. Он ушел от нее около девяти часов утра. Последним я допросил дворника Семена Остапова. Он и на допросе, стоя передо мной в этот ночной час, не изменил своих ленивых движений, своего пассивно-равнодушного вида. Подобно Анфисе и Агафону, он упорно отрицал какое-либо участие в этой кровавой трагедии. Он говорил то же, что и на предварительном допросе. В ночь убийства он был дежурным, никакого подозрительного шума, криков или чего подобного не слыхал, никого из подозрительных субъектов в ворота дома не впускал и не выпускал. – А куда ты сам выходил поутру? – спросил я его. – По дворницким обязанностям. Осмотрел, все ли в порядке перед домом. – А больше нигде не был? – Выл-с... В портерную заходил. Только я скоро вернулся обратно. Как я ни сбивал его, ничего не выходило. – А что это? – быстро спросил я, протягивая ему найденную Юдзелевичем рубаху, на подоле которой были заметны следы крови. – Это-с? Рубаха моя, – невозмутимо ответил он. – Твоя? Отлично! Ну а кровь-то почему у нее на подоле? – Я палец днем порезал. Топором дверь в дворницкой поправлял, им и хватил по пальцу. Кровь с пальца об рубаху вытер, а потом рубаху скинул, чистую одел. – Покажи руку. Он протянул мне свою заскорузлую, мозолистую руку. На указательном пальце левой руки действительно виднелся глубокий порез. Я впился в него глазами. Не даст ли хоть он ключ к разгадке? Увы, нет. Если бы орудием убийства был топор, нож, даже острая стамеска, порез этот был бы подозрителен. Но семья майора и горничная убиты утюгом, о который нельзя обрезаться. Это и не следы укуса, возможного со стороны какой-либо из жертв. К таким никчемным результатам привел меня допрос трех арестованных лиц. Дом, в котором произошло это странное убийство, был двухэтажным. В нижнем этаже жил майор Ашморенков с женой, сыном-кадетом и прислугой. На втором этаже в мезонине проживал домохозяин, коллежский советник Степанов. В июне месяце 1867 года рано утром в Духов день майор, его жена, сын и девушка-прислуга были найдены убитыми. Было десять часов утра. Я только что приехал с дачи в своей одноколке, когда запыхавшийся квартальный ввалился ко мне и прокричал: – Страшное убийство! Двое, трое, четверо! – Где? – В Гусевом переулке. – Едем. Захватив с собой одного из агентов, ловкого Юдзелевича, я прыгнул в одноколку и поехал, приказав оповестить судебные власти. У ворот и во дворе уже толпились зеваки. Будочники отгоняли их, переругиваясь и крича до хрипоты. У крыльца меня встретили бледные пристав и помощник. Я прошел за ними в квартиру майора. Картина, представшая перед глазами, произвела на меня страшное, незабываемое впечатление. Я вошел не с крыльца, а через кухню, дверь в которую приказал отворить пристав. Ставни уже были распахнуты, и ясный летний день весело сверкал в чистеньких комнатах, оскверненных ужасным преступлением. В просторной, чистой и светлой кухне ничто не указывало на преступление, но едва я дошел до порога внутренней двери, как наткнулся на первую жертву преступления. Молодая девушка в одной сорочке лежала навзничь, раскинув руки, на самом пороге. Вокруг ее головы стояла огромная лужа почерневшей крови, в которой комом свалялись белокурые волосы. Застывшее лицо выражало ужас. Мне объяснили, что это Прасковья, служившая у Ашморенковых в горничных второй год. Я прошел дальше. В спальне майора на постели, залитой кровью, лежал огромный, полный мужчина. Смерть застала его врасплох. Брызнувшая из проломленного черепа кровь, перемешанная стену. – Экий ударище! – прогов сила! Мы вернулись назад и через Солнце ярко ударяло в окна, глуп, во весь голос, и от этого карти ужасней. Посреди пола в одной р лежал мальчик лет тринадцати, головой. На диване ему была по ванный стол был отодвинут, на к~ с форменным кадетским мундир спящим, потому что подушка, но потом, вероятно, и третий удары настигли его, ко гостиной. Он упал и в предсме волчком на полу, отчего вокруг и нии были разбрызганы кровь и мо было спокойно. Наконец, мы вошли в спальы нашли мирно лежащую, как и ма женщину. Вся кровать, весь пол Голова ее также была проломлен Мой Юдзелевич тут же, в орудие преступления. Это был утюг весом фунта в четыре. покрыт толстым слоем запекшейс налипших волос. Убийство, несомненно, было п бежа. Ящики стола в кабинете ма перевернуты, ящики комода жен вой, горка в гостиной и, наконец, было раскрыто настежь и носило Картина убийства выяснила майор, затем его жена, потом сын. Одно обстоятельство при кие. Судя по утюгу, убийца долже он мог решиться один на убийство это невозможным, и я решил, менно два-три человека. Как вошли и скрылись преет оказались запертыми на крючок ключ, но когда я стал искать этот И мне опять представилось, что у 84 85 черепа кровь, перемешанная с мозгами, запятнала всю стену. – Экий ударище! – проговорил пристав. – Какая сила! . Мы вернулись назад и через сени вошли в гостиную. Солнце ярко ударяло в окна, глупая канарейка заливалась во весь голос, и от этого картина показалась мне еще ужасней. Посреди пола в одной рубашке, раскинув руки, лежал мальчик лет тринадцати, тоже с проломленной головой, На диване ему была постлана постель, преддиванный стол был отодвинут, на кресле лежала его одежда с форменным кадетским мундирчиком. Удар застал его спящим, потому что подушка и белье были смочены кровью, но потом, вероятно, он соскочил с постели, а второй и третий удары настигли его, когда он был на середине гостиной. Он упал и в предсмертной агонии вертелся волчком на полу, отчего вокруг него на далеком расстоянии были разбрызганы кровь и мозги... Но лицо мальчика было спокойно. Наконец, мы вошли в спальню жены майора и в ней нашли мирно лежащую, как и майор, маленькую полную женщину. Вся кровать, весь пол были залиты кровью. Голова ее также была проломлена. Мой Юдзелевич тут же, в гостиной, на стуле нашел и орудие преступления. Это был обыкновенный гладильный утюг весом фунта в четыре. Острый конец его был покрыт толстым слоем запекшейся крови и целым пучком налипших волос. Убийство, несомненно, было произведено с целью грабежа. Ящики стола в кабинете майора были выдвинуты и перевернуты, ящики комода жены тоже, буфет в столовой, горка в гостиной и, наконец, сундук и гардероб – все было раскрыто настежь и носило следы расхищения. Картина убийства выяснилась. Сперва был убит майор, затем его жена, потом сын-кадет и, наконец, горничная. Одно обстоятельство приводило меня в недоумение. Судя по утюгу, убийца должен был быть один, но как он мог решиться один на убийство четырех? Мне казалось это невозможным, и я решил, что действовали непременно два-три человека. Как вошли и скрылись преступники? Двери в кухню оказались запертыми на крючок, парадная дверь – на ключ, но когда я стал искать этот ключ, его не оказалось. И мне опять представилось, что убийцы, как свои, вошли в квартиру, а когда совершили убийство, то ушли через парадную дверь, заперев ее на ключ, который унесли с собой. Осматривая кухню вторично, в углу за плитой я нашел доказательства того, что убийцы пытались смыть кровь. Грязная кровавая вода была слита в ведро. Тут же валялась скатерть, которой убийцы вытирались. В тазу была мыльная вода, но уже без крови. Тем временем приехали судебные власти. Мы повторили осмотр, доктор занялся трупами, а мы начали опрос. Юдзелевич втерся в толпу и толкался то во дворе, то на улице, прислушиваясь к разговорам и пересудам. На основании показаний домохозяина, прачки, приходившей в то утро за работой и поднявшей тревогу, а также отчасти дворника жизнь майора была воспроизведена в подробностях. Он был в отставке уже шестой год. Их сын третий год учился в кадетском корпусе и приходил домой накануне праздников, а уходил или вечером в праздник, или на другой день рано утром. Дочь их вышла замуж и пять лет, как жила в Ковно. Майор с женой вели жизнь замкнутую и совершенно спокойную. Они вставали в семь-восемь часов и пили чай. Потом она хлопотала по хозяйству, а он читал газету и шел гулять. В два часа они обедали, после обеда спали, потом пили чай. Она занималась вязанием, штопаньем, он же курил трубку и раскладывал пасьянс. В девять часов они ужинали и расходились спать. В гости к ним почти никто не ходил, они тоже, и домохозяин доставлял майору большое удовольствие, когда спускался к нему поиграть в шашки и послушать его рассказы о Севастополе. Жили они бережливо, но не скупо, имели всего вдоволь, и домохозяин, указав на опустошенную горку, сказал, что в ней стояли чарки и стопки, лежало столовое серебро, много золотых иностранных монет, ордена и три пары золотых часов. Держали они двух слут, но в последние дни рассчитали кухарку Анфису за ее грубость. А кухарка Анфиса была женой ранее служившего в этом доме в дворниках крестьянина Петрова. Мною были опрошены водовоз, поставлявший в дом воду, булочник, молочник, прачка и дворник. Дворник почему-то сразу произвел на меня неприятное впечатление. Рябой, скуластый, с острыми, прищуренными глазами, он показался мне продувной бестией. Служил он у Степанова второй год. Я стал спрашивать его о порядках в доме. – Порядки обыкновенные,– отвечал он.– Зимой в восемь часов, а летом в десять я запираю ворота, калитку и все. Когда назначают, дежурю. – В эту ночь ты был дежурным? Он замялся, потом нехотя ответил: – Был, – И калитку запер в десять часов? – Так точно. И никто тебя не беспокоил, и никого ты не видал? – Никого. – Днем уходил куда-нибудь? Никуда. – И у майора никого не было? – Никого. – Другого выхода со двора, кроме ворот, нет? – Нет, кругом забор. На этом и окончился первый допрос. К этому времени доктор составил акт осмотра. Все жертвы, несомненно, были убиты одним и тем же орудием, вернее всего – найденным утюгом. Майору нанесли два удара, жене его – тоже два, мальчику – три, а горничной девушке – пять, из которых каждый был смертелен. Впечатление в городе от этого преступления было ужасное, Куда ни обернешься, к каким речам ни прислушаешься, везде только и слышишь об убийстве в Гусевом переулке. Гусев переулок опустел. Все, жившие в нем, в паническом страхе поспешили оставить свои дома и квартиры. Сам Степанов тотчас же съехал в меблированные комнаты, повесив у себя на воротах доску с надписью: «Сие место продается». И потом многие петербуржцы избегали Гусева переулка, как проклятого места, и только после того, как он застроился каменными громадами, память об этом преступлении начала мало-помалу сглаживаться. Я вернулся домой весь погруженный в размышления о преступлении. Картина убийства, как мне казалось, представлялась ясной. В убийстве участвовало несколько человек. Убивал, может быть, один, а может, и двое, и трое, но грабил, несомненно, не один. Ушли они через дверь из сеней, но куда девались потом, как скрылись с узлами – было неведомо, так как калитка была на запоре и другого выхода не было. Очевидно, их выпустил кто то... Но кто? И тут я подумал о дворнике. Плутоватая рожа, какая-то деланная ленивость, неохотные, уклончивые ответы... Часа через два мне доложили, что вернулся Юдзелевич. Я тотчас же велел позвать его к себе. С острым, красненьким носом, рыжей бородкой клинышком, с плутоватыми глазами и рябым лицом, маленький, юркий, пронырливый, наглый, он, вероятно, был бы первостепенным мошенником, если бы судьба не толкнула его на сыскное дело, в котором он нашел свое призвание. – Ну, что? – спросил я его, едва он притворил двери. – Нашел что-нибудь? – «Что-нибудь» есть,– ответил он,– и, может быть, даже и «кое-что». – Ну, что же? Говори! – Собственно, немного, – пожал он плечами. – Уз нал, что у майора побывала Анфиса, а потом она была у дворника, а потом они ходили в портерную, и там был ее сын, и они пили. – Анфиса? Это та, что была у них в кухарках? – Она самая. – Разве у нее есть сын? – Есть, зовут Агафоном. Ему семнадцать лет, и он совсем разбойник. Учится на слесаря и пьет вместе с матерью. – Так... Откуда же ты узнал все это? – Я узнал и то, что сам дворник Семен рано утром входил в ворота... И был как пьяный. Я чуть не захлопал в ладоши. Да теперь ведь все преступники налицо. – Откуда ты это узнал? – Откуда? "одил по улице и слушал. Одна баба говорит: «Это Анфиска из злости, что ее прогнали. Она грози лась их убить». А тут ввязалась другая баба и говорит, что ее вчера видела ввечеру пьяной. Тут мужчина какой-то: «Я ее с дворником видел в портерной», А портерных две только поблизости. Одна насупротив, а другая на Лиговке. Я туда, прямо на Лиговку. А там только и разговора, что об убийстве. Я спросил себе пиво, стою, слушаю... Тут все и узнал.

Не прошло и четырех часов, как мы напали на след.  – Ну, вот что, – сказал я Юдзелевичу. – Если делать дело, так уж сразу. Прежде всего разыщи эту Анфису с Агафоном и узнай о них в квартале, а потом бери их – и сюда. Затем надо забрать и дворника. Как их сюда доставишь, опять назад, по их квартирам, обыск у них произведи! Пока я их допрошу, ты отыщи, что надо. Главное, по горячему следу! Он поклонился и моментально скрылся. Я был спокоен за исход дела. Завтра, самое позднее – послезавтра я передам преступников следователю. Я ни одной минуты не сомневался, что убийцы и грабители в моих руках. Юдзелевич быстро и ловко взялся за дело. Прежде всего, заехав в квартал и захватив с собой полицейских, он арестовал дворника Семена Остапова и опечатал его помещение. Дворника препроводил ко мне, а сам пустился на поимки Анфисы с сыном. Муж Анфисы служил раньше дворником в злополучном доме Степанова, потом уехал один в деревню и там остался, а Анфиса работала сначала поденно, потом поступила кухаркой к убитым, потом снова пошла на поденную работу. Юдзелевич зашел сперва в мелочную лавку, эту лучшую справочную контору, а затем в портерную и узнал адрес Анфисы и его сына. Они жили на Песках, на Болотной улице. Юдзелевич отправился в квартал. Узнав об этом деле, в участке обо всем сообщили приставу. – Убили?! – воскликнул пристав, когда Юдзелевич обратился к нему с просьбой о помощи. – Вполне возможно! Такие канальи! .. И он тотчас дал ему в помощь двух квартальных. Анфису Юдзелевич арестовал в прачечной на  улице, за стиркой, а Агафошку – в слесарной мастерской Спиридонова. Через пять часов они все были у меня. Я велел рассадить их по разным помещениям и стал ждать Юдзелевича. Часов в одиннадцать вечера Юдзелевич вернулся с. узелком и подробным отчетом. Что же он нашел при обыске? Прежде всего у дворника Семена Остапова, обыскав все помещение, он нашел на печке окровавленную рубаху... Больше ничего, но это -было немало. Кровавые пятна, видимо, были свежие. У Анфисы же и ее сына он нашел тонкие платки, две дорогие наволочки и связку отмычек. Я внимательно рассмотрел платки и наволочки. На них были совсем другие метки. Белье Ашморенковых было перемечено очень красивыми, крупными метками, которые я приказал снять, и временно для образца взял платок из раскрытого комода. На найденных же Юдзилевичем вещах, видимо украденных из белья разных господ, были метки А., 3. и В. Но и из этих вещей при умении можно было извлечь некоторую пользу. – Но где же все вещи? Юдзелевич пожал плечами. – Они имели время примерно от двух часов ночи. Может, все продали? Я буду искать. – Тогда где деньги? .– Деньги можно зарыть в землю. Разве их найдешь так скоро? Действительно, так бывало, и притом довольно часто. – Ну, будем допрашивать,– сказал я.– Веди ко мне первым этого Атафошку. Юдзелевич вышел, а я подготовился к допросу. ~~ ф ф В кабинет ввели Агафошку. Я остался с глазу на глаз с одним из предполагаемых убийц, обагрившим свои руки кровью четырех жертв. Передо мной стоял высокий худощавый юноша, в засаленной куртке-блузе мастерового. "отя он был еще очень молод, лицо его уже носило отпечаток бурно проводимого времени. – Скажи, Агафон, ты уже судился за кражу? – Судился, а только я невиновен был в той покраже. Зря, облыжно на меня взвели. Меня оправдали. – Так. Ну а зачем ты вмешался в дело убийства в Гусевом переулке? – быстро спросил я его, желая поймать врасплох, огорошить неожиданным вопросом. – Напрасно это говорить изволите, – спокойно отве тил он.–. В убийстве этом я ни сном ни духом не повинен. – Но если ты ие убивал, то, наверное, должен знать, кто именно убил? – А откуда я это знать могу? – с дерзкой улыбкой ответил он. – Разве ты живешь отдельно от матери? Ведь вы вместе пьянствуете. – А она тут при чем? – спросил Агафон, глядя мне прямо в глаза. – Как при чем? Да ведь она уже созналась в том, что убийство в Гусевом переулке произошло при ее участии, – быстро выпалил я. Агафон побледнел. Я подметил, как в его глазах вспыхнул злобный огонек. – Вы... Вы вот что, ваше превосходительство...– начал он прерывистым голосом.– Вы... того... пытать пытайте, а только сказочки да басни напрасно сочиняете. Этим вы меня не подденете, потому правого человека в убийцу не обратите. Как же это она могла вам сказать, что она убивала, когда она не убивала? Она хошь и пьяница, а только не душегубка. Он закашлялся. Я, признаюсь, чувствовал себя не совсем ловко. Этот взрыв сыновнего негодования за честь матери, которую он в то же время называл чуть ли не позорным именем, меня поразил. – Твоя защита матери очень похвальна, Агафон,– начал я после паузы,– но вот что скажи. Где ты находился в ночь убийства в Гусевом переулке? Ведь ты не станешь отрицать, что тебя той ночью дома не было? – Действительно, я не ночевал дома. – Где же ты был? – У Маньки, моей полюбовницы. Всю ночь у нее провел. Я нажал на звонок. – Позовите Юдзелевича! – приказал я надзирателю. Через секунду явился Юдзелевич. – Где же живет твоя Манька? – спросил я Агафонин. Прошел день, два, три. Прошла неделя. За все это время следствие не продвинулось ни на шаг. Я терял голову. Подозреваемые в убийстве Анфиса, ее сын и дворник Остапов содержались в одиночных камерах дома предварительного заключения. Я допрашивал их поодиночке и вместе чуть ли не ежедневно, я устраивал им очные ставки – все напрасно! Ни малейших расхождений в их показаниях не было. Прошло около года. »утка сказать: целый год со дня кровавой трагедии в Гусевом переулке! Дом Степанова так и не был продан, на нем по-прежнему красовалась вывеска «Сие место продается», но он стоял необитаемый, тоскливый и мрачный. Квартира несчастного майора, в которой разыгралась леденящая душу трагедия, глядела своими потемневшими, запыленными окнами на пустынный двор. Кровь, пролитая в этом доме, казалось, наложила на него неизгладимо-страшную печать. Ночью обитатели этого района избегали проходить по Гусеву переулку. Суеверный страх гнал их оттуда. Анфиса, Агафоша и дворник Остапов были преданы суду. Суд, однако, в силу слишком шатких улик признал их невиновными, и все они были освобождены. Убийца или убийцы, таким образом, гуляли на свободе. Это дело не давало мне покоя. Я поклялся, что разыщу их во что бы то ни стало. Прошел, как я уже сказал, год. И вот вскоре произошло одно весьма важное событие, наведшее меня на след таинственного злодея. Однажды юркий Юдзелевич вбежал ко мне, сильно взволнованный, и прерывистым голосом прокричал: – Нашел! Почти нашел! – Кого? О чем, о ком ты7 – спросил я раздраженно. – Убийцу... В Гусевом переулке! – Ты рехнулся или всерьез говоришь? – Как нельзя серьезнее. Торопливо, давясь словами, он рассказал мне следующее. Утром он находился в одном из грязных трактиров, выслеживая кого-то. Неподалеку от его стола уселась компания парней, один из которых начал рассказывать о необыкновенном счастье, которое привалило его одно сельчанке, крестьянке – солдатке Новгородской губернии Дарье Соколовой: «Слышь, братцы, год тому назад вернулась из Питера к нам в деревню эта самая Дарья. Спервоначала служила она горничной у какого-то майора, а потом, родив от своего мужа-солдата ребенка, пошла в мамки к полковнику. Отошедши, значит, от него, когда ребеночка евойного выкормила, и припожаловала к нам в деревню. Дарья привезла много добра. Только сначала все хоронила его, не показывала. А тут с месяц назад смотрим, у мужа ее 4асы золотые появились. Слышь, братец, золотые! Стали мы его проздравлять, а он смеется и говорит: «Полковник ее за выкормку сына важно наградил!» – Ну-ну, что дальше? – быстро спросил я Юдзелевича. – А дальше я подсел к сей компании, спросил полдюжины пива, стал угощать их и выспросил у парня все об этой Дарье, кто она, где живет теперь и так далее... Тот все мне, как на ладошке, выложил. Вот-с, не угодно ли, я все записал. – Ну, на этот раз ты и впрямь молодец, – радостно сказал я ему. – Теперь вот что. Ты и Козлов отправляйтесь немедленно туда, в деревню "алынью Новгородской губернии. Арестуйте эту красавицу Дашеньку и еще кого, если нужно, и доставьте сюда! ф ф ф Приехав поздно ночью в деревню, они переночевали на местном постоялом дворе, а утром, чуть свет, бросились к становому приставу, представились ему, рассказали, в чем дело, и попросили его, чтобы урядник, сотский и десятский были на всякий случай наготове. Затем они вернулись обратно в "алынью и направились к дому, где жила Дарья Соколова. И урядник, и сотский сказали, что мужа ее нет, он в Новгороде, в казармах. Агентов встретила сама Дарья, красивая, молодая женщина с холодным бесстрастным лицом, полная, рослая, сильная. Юдзелевич любезно поклонился деревенской красавице. Та улыбнулась, показав белые, ровные зубы. – Позвольте, красавица, в гости зайти? – начал он. – А чего вам надобно от меня? – не без кокетства спросила она. – Поклон мы вам из Питера привезли. – Поклон? Скажи пожалуйста, от кого это? Юдзелевич свистнул. Из-за соседних изб появились сотский, десятский и урядник. – От кого? От майора Ашморенкова с женой и сыном... И от горничной их, Паши! – быстро сказал агент. Дарья Соколова вскрикнула, смертельно побледнела и схватилась обеими руками за сердце. Непередаваемый ужас засветился в ее широко раскрытых глазах. На минуту на нее как бы нашел столбняк, потом вдруг она опрометью бросилась в избу. Все присутствующие тоже бегом устремились за ней. Она стояла у печи, прерывисто дыша и отирая руками крупные капли холодного пота. Губы ее шевелились, точно она читала молитву или хотела что-то сказать страшным «гостям». – Арестуйте ее! – приказал сельским властям Юдзелевич. Она взвизгнула и, когда те пошли к ней с полотенцами в руках, чтобы связать ее, стала отчаянно бороться, схватив с окна большой нож. Проявив необычайную, совсем неженскую силу, она швырнула от себя сотского, высокого рыжего детину, точно ребенка. – Эх, здоровая баба! – воскликнул тот, сконфуженный. Наконец она была связана, и как раз в эту минуту в избу вошел становой пристав. Начались допрос и обыск. Допрос не привел ни к чему, лихая «кормилица» упорно запиралась. Зато обыск дал блестящие результаты: в сундуке были найдены деньги, несколько процентных билетов, двое золотых часов, много серебряных вещей. В тот же вечер она в сопровождении полицейского офицера местной жандармерии была отправлена в Петербург. ф ~С ф Когда Дарья предстала передо мной, она была понура, бледна. – Ну, Дарья, теперь уже нечего отпираться... У тебя найдены почти все вещи убитых в Гусевом переулке. Предупреждаю тебя: если ты будешь откровенна, это смягчит твою участь. Ты убила? – сразу огорошил я ее. – Я. – Кто же тебе еще помогал в этом страшном деле? – Никто. Убила их я одна. – Одна? Ты лжешь. Неужто ты одна решилась на убийство четырех человек? – Так ведь они спали... – пробормотала Дарья. И когда она сказала это – «они спали»,– передо мной с поразительной ясностью встала ужасная картина убийства. Эти разбитые утюгом головы, это море крови, куски мозга, этот страшный круг из крови и мозга, образовавшийся от верчения бедного мальчика по полу в мучительной агонии. И вспомнились мне слова пристава при виде разбитой головы майора: «Экий ударище! Экая сила!» А этот действительно ударище... нанесла женщина. – Расскажи же, как ты убила, как все это произошло. Несколько минут она молчала, точно собираясь с духом, потом решительно тряхнула головой и на чала: – Отошедши от полковника, потому ребеночка его уже выкормила, порешила я ехать на родину, в Новгородскую губернию. Тут и зашла я к господам Ашморенковым, у которых прежде служила горничной. Это было с Троицына на Духов день. Они позволили мне переночевать. – Скажи,– перебил я ее,– зачем ты просилась у них переночевать? Ты уже в это время решилась их убить и ограбить? – Нет, спервоначала я этого не думала. Ночевать просилась потому, что от них до вокзала недалеко, а я решила ехать поездом рано утром. Часов в одиннадцать вечера улеглись все спать. Легла и я, только не спится мне... И вдруг словно что-то меня толкнуло... А что, думаю, если взять их да и ограбить? Добра у них, как я знала, немало было. В одном шкапчике сколько серебра и золота! Стала меня мозжить мысль: ограбь да ограбь, все тогда твое будет. А как ограбить? Сейчас догадаются, кто это сделал, схватятся, погоню устроят. Куда я схоронюсь? Везде разыщут, схватят меня. И поняла я, что без того, чтобы их всех убить, дело мое не выйдет. Коли убью всех, кто докажет на меня? Никто, окромя их, не видел, что я у них нахожусь... А я заберу добро, утром незаметно выйду из ворот и прямо на вокзал. Как только я это решила, встала сейчас тихонько, босая пошла в комнаты посмотреть, спят ли они. Заглянула к майору... Прислушиваюсь... Сладко храпит! Крепко! шмыгнула в спальню барыни... Спит и она. И барчонок спит, а во сне чему-то улыбается... Убедившись, что все они крепко спят, вернулась я в кухню и стала думать, чем бы мне их порешить. Топора-то в кухне не оказалось, ножом боялась, потому что такого большого ножа, чтоб сразу зарезать, не находилось. Вдруг заприметила я на полке утюг чугунный... "хороший такой, тяжелый. Взяла я его, перекрестилась и пошла в комнаты. Прежде всего прокралась в спальню майора. Подошла к его изголовью, взмахнула высоко утюгом да как тресну его по голове! Охнул он только, а кровь ручьем как хлынет из головы! Батюшки! Аж лицо все кровью залило! Дрыгнул несколько раз руками и ногами и, захрипев, вытянулся. Готов, значит. После того вошла я в спальню майорши. Та тихо почивает, покойно. "ватила я и ее утюгом по голове, проломила голову. Кончилась и она. Тогда подошла я к барчонку. Жалко мне его убивать было, а только без этого нельзя обойтись, пропаду тогда я. Рука моя, что ли, затряслась или что иное, а только ударила я его по голове не так, должно, сильно. Вскочил он, вскрикнул, кровь из головы хлещет, а он вокруг одного места так и вьется, так и вьется. Паша не проснулась. Подбежала я к барчонку и давай его по голове утюгом колотить. Ну, тут уж он угомонился. Преставился. Последней убила я Пашу. Та так же после первого удара вскочила и бросилась бежать в комнаты. Настигла я ее у порога кухни и вторым ударом уложила на месте. После того и принялась за грабеж... Суд приговорил убийцу-красавицу к пятнадцати годам каторжных работ.

Фрагмент из воспоминаний первого начальника Санкт-Петербургской сыскной полиции И. Путилина, изданных в С .Петербурге , в 1884 г.
ТЕРРОРИСТЫ
АФЕРИСТЫ
ПИРАТЫ
ДРУГИЕ...
ПРЕСТУПЛЕНИЯ