|
Приводимый ниже очерк принадлежит перу Аркадия Францевича
Кошко - легендарного сыщика, за время своей полицейской
карьеры побывавшего главой Рижской и Московской сыскной
полиции, а в 1916 г. возглавившего уголовный сыск всей
Российской Империи. В своих воспоминаниях, опубликованных
после революции 1917 г. в эмиграции, Кошко рассказал о
любопытных уголовных расследованиях, к которым имел
непосредственное отношение за годы своей полицейской службы.
В Московское губернское казначейство явился какой-то
человек, предъявивший ассигновку, подписанную одним из
московских мировых судей, и получил 300 тысяч рублей,
состоявших в депозите этого судьи. Недели через две
потребовалась справка о состоянии депозита, причем
выяснилось, что указанные 300 тысяч рублей уже более не
числятся в нем и выданы по выписанной ассигновке. Кинулись
справляться, и оказалось, что распорядитель депозита
никогда и не думал подписывать такой ассигновки. В
результате губернское казначейство известило нас о
происшедшем подлоге, и я принялся за дело.
Тщательный осмотр ассигновки привел к выводу, что три
последние цифры шестизначного номера, на ней обозначенного
, аккуратно и весьма искусно подчищены. Следует заметить,
что бланки ассигновки на текущие служебные надобности
раздавались всегда по сериям штук по 100 и более на каждое
учреждение. Таким образом, по пропечатанному номеру можно
было всегда установить точно и то должностное лицо, из
канцелярии коего была выпущена та или иная ассигновка.
Номер, значащийся на подложной ассигновке, привел нас к
одному из мировых судей Москвы; но у последнего, как и
следовало ожидать, все оказалось в порядке; и ассигновка
под вышеназванным номером еще даже не была использована .
Являлась поэтому необходимость во что бы то ни стало
установить, какие же именно цифры были подчищены и заменены
новыми на подложном документе? Эта задача представлялась
нелегкой: однако талантливый фотограф сыскной полици фон Ментден рьяно принялся за работу и, пробившись с неделю,
достиг - таки цели. Способом наложения одного снимка на
другой и фотографирования затем такой сложной комбинации
ранее полученных изображений он добивался того, что
неуловимые простым глазом оставшиеся очертания подчищенных
цифр выступали все ярче и определеннее и после бесконечного
числа таких манипуляций и увеличений стали наконец
доступными и невооруженному зрению. Таким образом, нам
удалось восстановить первоначальный и истинный номер
ассигновки. Этот номер относился к серии бланков одного из
замоскворецких мировых судей — некоего Р. "брата"
небезызвестного члена Государственной Думы, а затем чуть ли
не министра по делам Финляндии времен Керенского. Я
отправился к нему.
Он принял меня, согласно великому кодексу либеральной
морали. На своем вообще маловыразительном лица он попытался
выразить и обиду, и презрение, и отвращение. Мои доводы о
необходимости осмотра его делопроизводства ввиду
обнаружившегося подлога, невольным участником которого он
мог явиться, не убедили этого умного человека, и он с
пафосом заявил, что не позволит полиции (понимай: "этому
презренному институту") рыться в его делах и бумагах. Мне
стало противно не только настаивать, но и разговаривать с
этой самовлюбленной либеральной тупицей, и я обратился к
прокурору судебной палаты Хрулеву. Последний, приложив к
судье весьма нелестный эпитет, не говорящий о его уме,
принес мне от имени судебного ведомства извинения и,
прикомандировав ко мне судебного следователя, уполномочил
нас обследовать делопроизводство господина Р.
Прежде чем ехать вторично к судье, я запросил губернское
казначейство, из какового мне ответили, что по ассигновке
(мы дали подлинный, установленный нашим фотографом, номер), нами указанной, никаких сумм не отпускалось. Я тотчас
же велел собрать сведения о канцелярских служащих г - на Р.
Оказалось, что всеми делами его канцелярии ведает некий
писарь Андрей Бойцов, с каковым был случайно знаком мой
агент Леонтьев, специализировавшийся по наблюдению за
штатами служащих, как правительственных, так и частных
учреждений! По заявлению Леонтьева, Бойцов — большая дрянь
, взяточник, выколачивающий всякими способами доходы из
своей службы: то подговаривая свидетелей, то подавая
советы обвиняемым, то задерживая незаконно исполнение тех
или иных бумаг.
Я приказал Леонтьеву использовать это счастливое знакомство
и повидаться где - либо с Бойцовым, не подозревавшим,
конечно, о службе Леонтьева в сыскной полиции.
— Попытайтесь, Леонтьев, — сказал я, — за стаканом вина
что - либо выведать. Быть может, Бойцов и проговорится.
На следующий же день Леонтьев встретился "случайно" с
Бойцовым в трактире и разговорился. Рассказал ему, что это
время бедствовал без места, но теперь устроился
письмоводителем к земскому начальнику. Бойцов был оживлен,
много говорил, но ни единым звуком не проговорился о "деле"
. Три дня я продержал слежку за Бойцовым, но и она ровно
ничего не дала. Очевидно, Бойцов, встревоженный моим
появлением у его патрона, был сугубо осторожен и, кроме
своей квартиры, службы да трактира, никуда не ходил.
Я наметил себе линию ближайшего поведения. Я был уверен,
что, явясь вторично к Р ., в канцелярских книгах его
обнаружу какую - либо путаницу с денежными ассигновками,
так как ведь из его же серии был взят бланк для поддельного
документа. Бойцов от всего, конечно, отопрется, и что же
будет дальше? Тут меня осенила мысль: необходимо будет
опять использовать знакомство, вернее, встречу Бойцова с
Леонтьевым. Я приказал агентам, следящим за Бойцовым, не
прибегать к осторожности, но умышленно дать последнему
заметить их слежку за собою, что в точности и было ими
исполнено.
Начиненный этими сведениями, я с судебным следователем
явился к г - ну Р. Он принял нас так же сухо, но
противиться осмотру делопроизводства на сей раз не мог.
Осмотрев в канцелярии книгу ассигновок, я нашел в ней, в
числе корешков уже использованных бланков, и носящий нужный
нам номер, то есть первоначальный, восстановленный
фотографически в подложной ассигновке. Однако на этом
корешке значились совершенно другое имя, дело и сумма не в
300, а в 10 тысяч рублей. Стало очевидным, что корешок в
книге был для видимости заполнен выдуманным текстом, а
ассигновка и ее талон пошли на мошенническую подделку с
целью получения 300 тысяч.
Сообщив г - ну Р. о результатах осмотра его книг, мы
ввергли его в великое смущение и недоумение. Куда девался
его арротатный тон! Он вдруг сделался до приторности
любезным, сбегал лично за стулом и принялся слащаво меня
упрашивать сесть. Очевидно, "либеральные принципы"
уступили место соображениям шкурного характера.
— Я должен будут арестовать вашего Бойцова, — сказал я ему
.
— Что вы, что вы, г - н Кошко! Неужели же вы подозреваете
этого честного и развитого малого? Он уже больше года у
меня служит, и я не могу нахвалиться им
— Вы можете хвалиться им, сколько вам угодно, но я имею
точные сведения, что ваш "честный" Бойцов — чистейший
мошенник, обделывающий свои делишки, часто прикрываясь
вашим именем. Да, наконец, и на корешке вашей книги
почерк именно Бойцова.
— Что же, вам виднее, г - н Кошко. Делайте, как хотите!
Пожалуйста, не стесняйтесь! — сказал г - н Р. с
обворожительной улыбкой.
Вернувшись снова в его канцелярию, я обратился к Бойцову.
Этот тип был лет 35 - ти, с крайне наглым лицом и тем
характерным выражением на нем, что присуще часто русским
недоучкам, превратившим свою голову в свалочное место
полупрочитанных и наполовину понятых брошюр, памфлетов и
прокламаций
— Одевайтесь, Бойцов. Вы арестованы! — сказал я ему.
— Это же по какому праву? — запальчиво ответил он.
— Да без всякого права, а просто арестованы, да и только !
— Нет, вы извольте сказать, на основании какой такой
статьи Уголовного Уложения 1903 года?
— Вы Уголовное Уложение бросьте! Я, начальник сыскной
полиции, подозреваю вас в крупном мошенничестве, а потому
нахожу нужным арестовать вас. Поняли?
— Это чистый произвол, бюрократические замашки, вопиющее
насилие!
Я велел позвать двух городовых, и Бойцов был препровожден в
сыскную полицию. Здесь он продолжал держать себя так же
вызывающе и дерзко: отрицая всякую вину, возмущаясь
незаконным, якобы, арестом и требуя немедленно лист бумаги
для подачи жалобы прокурору.
— Вам какой лист — большой или маленький? — спросил я
иронически.
— Все равно! — ответил он сухо.
— Прокурору вы пишите, это ваше право. Но, быть может,
вы вспомните, куда ушла ассигновка, вашим почерком
выписанная на корешке, в сумме 10 тысяч рублей?
Представьте, какая странность — в губернском казначействе
такого номера ассигновки не предъявляли.
Но эта улика не смутила нахала.
— Разве я могу подшить все ассигновки? Да, наконец, если
вышла путаница, ошибка, нельзя же за это сажать людей под
замок!
Продержав безрезультатно Бойцова сутки, я снова призвал к
себе того же Леонтьева.
— Придется, видимо, Леонтьев, вам сесть на пару дней.
— Что же, г - н начальник, дело известное, не впервой!
— Да, но на этот раз вам придется вести себя крайне тонко.
Бойцов — стреляная птица, малейшая шероховатость — и дело
испорчено!
— Постараюсь, г - н начальник!
— Вот что. Я думаю, вам лучше всего накинуться на него с
руганью и упреками, обвиняя его в вашем аресте. Сошлитесь
на недавнюю встречу в трактире и на слежку, что была,
очевидно, установлено за ним и встречаемыми им приятелями.
Поняли?
— Так точно, понял!
Леонтьев разыгрывал свою роль превосходно. Из слов
подслушивавших агентов и из его позднейшего доклада картина
представлялась таковой: Леонтьев, посаженный в камеру и
завидя в ней Бойцова, с места в карьер на него набросился и
принялся ругательски ругаться:
— Сволочь ты этакая! Будь тебе неладно! И тоже из - за
всякой скотины страдай! Только что наладилось с местом,
так на тебе, теперь из - за этакого г ... лишаться всего!
Отвечал бы сам за свой паскудства, а то честных людей
втравливаешь, анафема этакая!
Огорошенный Бойцов принялся не то оправдываться не то
успокаивать расходившегося коллегу по несчастью:
— Да ты что орешь зря? Я - то тут при чем?
— При чем ?! — злобно передразнил Леонтьев. — А при том,
что раз за собой знаешь грех, так не подходи на улице к
людям. Чай, не маленький, знаешь, что шпики следят за
тобой, чертова твоя голова!
— Вот чудак - человек! И греха за мной нет, да и о слежке
ничего не знаю!
— Да, теперь рассказывай! Пой Лазаря! Поди хапнул
хорошенько, а то и убил кого! Не зна - а - а - л!..
Поругавшись еще с добрый час, утомленный Леонтьев заснул.
Прошло дня два. На третий Леонтьев, отпросясь "до ветру",
явился ко мне в кабинет.
— Ну, как дела? — спросил я его.
— Трудно пришлось, г - н начальник! Два дня крепился
подлец, да наконец уверовал в меня. И вот только часа три
назад просил о следующем: "Тебя, говорит, наверное,
скоро освободят, так не откажи, пожалуйста, cходи к
моей тетке. Старуха живет в кухарках у помощника ректора
университета. Скажи ей, что, если ее потребуют в полицию
, так чтобы она не говорила о том, что я ей племянник и
навещал ее недавно. А за твою услугу я дам тебе адрес моего
хорошего приятеля и записку к нему, по которой он выдаст
тебе 25 рублей. А ежели хорошо исполнишь поручение, то и
еще 25. Я не раз выручал его из беды, и он мне теперь не
откажет в этих деньгах". — "Ладно, — сказал я, —
пятьдесят рублей деньги немалые; а только как же пронесу,
я твою записку, ведь при выходе обыскивают?" — "Ну, это
пустяки! Записочка небольшая, засунь ее куда - нибудь,
хоть под мышку, а то и в рот".
— Прекрасно, Леонтьев! Отправляйтесь к старухе немедленно
.
Леонтьев отправился и исполнил поручение, добавив еще от
себя, чтобы последняя не говорила об оставленной ей
племянником при последнем посещении вещи.
На следующий день я вызвал к себе старуху. Она явилась,
ведя за руку пятилетнюю внучку. Это была древняя старуха,
на вид лет 80-ти, но еще довольно бодрая. Не успев
выслушать вопрос, она, как ученый попугай, затараторила:
— Никакого Андрея Бойцова я не знаю, никакой Андрей ко мне
не приходил, никаких вещей не оставлял.
В это время девочка прошептала:
— А как же, бабушка, ты говоришь, что дядя Андрей не
заходил, а он ведь недавно был?
Я схватил девочку на руки и унес в соседнюю комнату, дал ей
карамелей и спросил: — Когда же был дядя Андрей?
Девочка, испугавшись, долго молчала, но потом
успокоившись, рассказала, что дядя Андрей недавно был и
оставил бабушке узел
— Куда же бабушка девала узел?
— Не знаю, — отвечала она. Большего от нее добиться не
удалось.
Я вернулся с нею в кабинет.
— Да вы, барин, не слушайте ее, ведь она дите, ангел,
можно сказать, божий, — пропела сладко старуха и тут же,
пригрозив кулаком девочке, злобно промолвила: — Ишь,
постреленок паршивый! Ужо я тебя! ..
— И не стыдно вам, право! Вы одной ногой уже в могиле
стоите, а на душу грех такой принимаете! Ведь племянник -
то ваш человека зарезал, а ограбленные деньги снес к вам
спрятать! Вот и девочка говорит, что узел - то у вас.
— Что вы, что вы, барин! Господь с вами! .. Да стала бы
я потрафлять убивцу?! А дите глупое, мало ли чего не
наговорит! Нет, я, как перед Истинным, не виновата, не
- е - е, не виновата! ..
Боясь злобы старухи, я самолично отвез ребенка к помощнику
ректора, сдал его ему на руки, рассказал все дело и просил
оберегать девочку и, по возможности, повлиять на старуху,
убеждая ее выдать спрятанные вещи.
Обыск, произведенный у старухи, ничего не дал, что,
впрочем, не удивило меня, так как вещи могли быть ею
зарыты на чердаке университета, тянущемся над зданием,
чуть ли не на несколько сотен саженей. Дело застопорилось,
и не виделось кончика, за который можно было бы ухватиться. Обыск у приятеля Бойцова, давшего по записке Леонтьеву 25
рублей, был также бесплоден.
За неимением лучшего пришлось прибегнуть к весьма
сомнительному способу.
Призвав Леонтьева, я сказал ему, что придется опять
"сесть" под предлогом нового ареста, произведенного над ним
засадой у бабушки, якобы в момент исполнения им поручения
Бойцова.
— Теперь, Леонтьев, ваша роль еще труднее. Смотрите не
провалитесь!
Через четверть часа Леонтьев уже орал на все камеры:
— Будь ты проклят, с твоими окаянными деньгами! И я - то,
дурак, послушался и направился к этой чертовой ведьме,
чтоб ей пусто было! Ну, теперь шабаш, ввязался в чужое
дело! И с чего, спрашивается, меня понесло? Пятьдесят
целковых соблазнили? А накося, выкуси теперь: и место
потерял и честь замарал, и что еще будет — одному Богу
известно! Да уйди ты от меня окаянный! — крикнул он что
есть мочи на приблизившегося к нему с утешением Бойцова
Последний, опять поймавшись на удочку, заговорил
полушепотом:
— Нечего сокрушаться! Место потерял? Экая важность! Да
если мы с тобой отсюда выберемся, так будь покоен — на
обоих хватит; ты только помогай мне до конца, в начете не
будешь!
— Мели, Емеля, твоя неделя! Не будешь с тобой в начете!
Второй раз из - за тебя вляпываюсь: то в трактире шпики
проследили, то на засаду у старухи нарвался! Нет, под
несчастной планидой я родился!
Бойцов долго еще утешал Леонтьева. Вскоре я вызвал
последнего якобы на допрос.
После допроса Леонтьев вернулся в камеру значительно
успокоенным
— Ну, слава те Христос, кажись, втер им очки здоровые!
Сказал, что к тетке твоей попал по ошибке, а направлялся в
квартиру казначея, куда, действительно, поступила в
горничные одна моя знакомая девушка. Кажись, поверили.
Обещались проверить и, если окажется правда, то сказали —
беспрепятственно выпустят. Пускай их проверяют: барышня
моя, действительно, поступивши, я и фамилию ейную им
назвал.
Когда дня через три, я освобождал опять Леонтьева, то
Бойцов пристал к нему:
— Сходи на Чернышевский переулок. Там, в доме № 10, живет
швейцаром мой дядя. Скажи ему, что, мол, Андрей
арестован и просит хорошенько припрятать оставленное пальто
. А то сидеть — неизвестно еще сколько, кабы моль не съела
.
Леонтьев на это сердито послал его к черту.
— Тебе что, еще мало моих мук? Нет, брат, ты сиди, а с
меня будет! Довольно находился я по твоим сродничкам, не
желаю больше!
Я с агентами лично направился на Чернышевский переулок в
указанный дом и спросил молодцеватого швейцара:
— Где Андрей Бойцов?
— Не могу знать, ваше высокородие, — отвечал швейцар,
приподнимая фуражку.
— Где пальто, что он тебе оставил?
— Пальто он, действительно, оставил, оно туто, я еще
сегодня на ночь подкладывал его под голову.
— Подавай его скорее!
— Извольте. Вот оно - с.
Подпоров подкладку, мы обнаружили слой пятисотрублевых
бумажек. По подсчету их оказалось на 250 000 рублей.
Швейцар, как увидел, даже побледнел от неожиданности.
— Эвона, какая музыка! — сказал он протяжно, почесывая
затылок.
Едва успели мы вернуться в полицию, как неожиданно
докладывают о приходе кухарки - старухи.
— Ваше высокородие, господин начальник, уж вы простите
меня, дуру. Мой барин так разжалобил своими речами, что я
пришла покаяться. Не желаю перед смертью брать греха на
душу! Я принесла вам Андрюшкин узелок, извольте получить!
..
В узле, к великому удивлению, оказалось, не 50, а 58
тысяч. Впоследствии выяснилось, что в казначействе
просчитались и выдали 308 тысяч, вместо 300.
Пригласив к себе в кабинет мирового судью Р ., прокурора
окружного суда Брюна де Сэнт - Ипполит, я разложил 58 тысяч
на письменном столе, прикрыв их развернутой газетой и,
усевшись за стол, положил в ноги пальто с "начинкой".
После этого я вызвал Бойцова.
Он появился, как всегда, с крайне развязным видом и тотчас
же осведомился о звании присутствующего, ему незнакомого,
Брюна.
— Это прокурор суда, — ответил я ему.
— Господин прокурор, я прошу вашего вмешательства! Вот уже
неделя, как я ни за что арестован и содержусь под замком.
Это непорядок, таких законов нет! Уголовное Уложение
говорит ...
— А это видел? — И я снял газету с денег. Он не смутился:
— Тоже, подумаешь! Разложили казенные деньги и думаете
поймать!
— А это видел? — И я поднял высоко пальто. Бойцов
побагровел и произнес:
— Ну, это другое дело! Это настоящее, юридическое,
вещественное доказательство! — И, опустив голову, он
угрюмо замолчал.
По Высочайшему повелению было отпущено 10 тысяч рублей в
награду чинам сыскной полиции, поработавшим над этим,
довольно незаурядным, делом.
Из воспоминаний А. Ф. Кошко, главы Московской сыскной
полиции, изданных в Париже, в 1926 г .
|
