Кража тридцати килограммов динамита со склада каменоломен,
расположенных возле французского города Суази-суз-Этиоль,
обнаружилась утром 15 февраля 1892 года. Местная полиция
смогла лишь констатировать, что кража была "исполнена"
профессионалами: замки были взломаны явно опытной рукой,
никаких следов воры не оставили.
Газеты, написавшие о краже в Суази-суз-Этиоль, высказывали
разные предположения, но сходились в одном - вряд ли это
совершили обыкновенные уголовники. Но даже если на складе
"поработали" обыкновенные воры, то сделали они это наверняка
по заказу анархистов. "Что задумали совершить те, у кого в
руках оказалось столько динамита?" - спрашивали газеты. Не
прошло и месяца, как на этот вопрос газетчиков был получен
страшный ответ.
Около половины девятого вечера 11 марта 1892 года в подъезде
дома № 136 на бульваре Сен-Жермен в Париже прогремел
сильнейший взрыв, в результате которого обвалились несколько
пролетов с лестничными клетками. По счастливой случайности
никто из обитателей дома в тот вечер не погиб, но некоторые
из жильцов были ранены.
Сначала все подумали, что взорвался газ, но потом, когда
полиция и саперы проникли в здание и осмотрели место взрыва,
они обнаружили остатки бомбы, которая явно была начинена
железной картечью. Частицы взрывчатки, остатки фитиля бомбы
и картечины, извлеченные из стен, были отосланы на
экспертизу, которая установила, что бомба была изготовлена
из динамита, аналогичного тому, что был недавно похищен со
склада в каменоломне под Суази-суз-Этиоль.
Сразу же родилась версия мотива взрыва - месть анархистов
судейскими чиновникам, поскольку именно в этом доме занимал
квартиру судья апелляционного суда мсье Бенуа, принимавший
участие в судебных процессах против анархистов,
приговоренных к тюремному заключению и даже к каторжным
работам в Новой Каледонии. Полиция посчитала, что бомба
предназначалась ему, но покушавшиеся очевидно ошиблись,
оставив бомбу на втором этаже у квартиры жившего в том же
доме отставного судьи коммерческого суда мсье Брессона, на
табличке двери которого было написано: "Судья".
Прошло всего четыре дня, и в Париже снова грянул взрыв. На
этот раз рвануло возле казарм Лобо, в которых квартировали
восемьсот муниципальных гвардейцев. Кто-то ночью подложил
динамитную бомбу на подоконник столовой на первом этаже.
Окна столовой выходили на улицу Риволи, это был самый центр
города: рядом с казармами помещались мэрия четвертого округа
Парижа и городская ратуша.
Спальни гвардейцев были этажом выше, поэтому никто не погиб
и даже не был ранен, но нападение на вооруженных защитников
общества в самом центре города было расценено как вызов,
брошенный власть имущим.
Ни для кого не было секретом то, что в городе существовали
несколько крупных анархистских групп, имевших свои газеты,
которые открыто проповедовали террор и политические убийства
как метод политической борьбы. И полиция начала решительные
действия в надежде установить их связи с организаторами
взрывов.
Были арестованы десятки анархистов, выражавших полное
одобрение действиям "неизвестных героев". Но прямую их связь
с организаторами взрывов полиции установить не удалось. Но
вот на квартире у одного из арестованных были найдены
различные яды и прокламация, призывавшая "товарищей"
устраиваться работать прислугой в дорогие рестораны и в
богатые семьи, чтобы иметь возможность "травить буржуев".
Сыщики выяснили, что этот анархист пытался получить место
кухонного рабочего в одном из самых шикарных ресторанов
Парижа.
Несмотря на этот успех, газеты на все лады ругали полицию за
беспомощность. В Париже началась паника: "отравители",
неуловимые "динамитчики", угрозы революционных газет в День
Парижской коммуны расправиться со всеми буржуями - все это
так подействовало на парижан, что все, кто могли, уезжали из
города, а кто не мог, старались вывезти хотя бы свои семьи.
Страшная месть
После массовых арестов и долгих допросов анархистов полиции
стало ясно, что ни одна из их крупных организаций к взрывам
не причастна - действовала какая-то неизвестная автономная
группа террористов.
Но не могла же она вообще ни с кем не контактировать?! На
то, чтобы нащупать связи этой группы, были ориентированы все
полицейские осведомители, внедренные в парижское подполье. И
вот один из агентов, дама, знакомая с некоей мадам Шомартен,
сообщила, что ее супруг, профессор технической школы в
парижском пригороде Сен-Дени, известен как фанатичный
сторонник идей анархизма, без устали твердящий о
необходимости уничтожения всех правительств.
Самого профессора считали безопасным болтуном, и смастерить
бомбу он конечно же не мог. Но, как извещала далее в своем
докладе информатор, у него был близкий друг, некто Декамье,
арестованный во время устроенных анархистами беспорядков и
приговоренный к пяти годам каторжных работ. По поводу этого
приговора профессор Шомартен, как выяснилось, сильно
негодовал и клялся "отомстить судейским". А их председателем
был тот самый судья Бенуа, у двери которого был устроен
первый взрыв на Сен-Жерменском бульваре.
Таким образом определился подозреваемый, у которого был
серьезный мотив для совершения того преступления. В тот же
день супругов Шомартен взяли под арест и подвергли
многочасовому допросу. Профессор молчал, но его жена
заговорила. Она сказал, что ее муж напрямую не причастен к
взрыву, который сделал один из его знакомых, некто Леон
Леже.
После этого Шомартен неохотно признался в том, что
действительно знаком с Леже, человеком, фанатично
ненавидящим богатых, судей и вообще всех противников анархии
и поэтому "готового на все". По словам Шомартена, Леон Леже
было не настоящее имя этого человека, под ним он скрывался
от полиции. На самом же деле его звали Франсуа Равашоль.
Именно он организовал кражу динамита в Суази-суз-Этиоль и
мастерил бомбу, взорвавшуюся на бульваре Сен-Жермен.
Шомартен назвал адрес квартиры на улице Ке-де-ла Марин в
Сен-Дени, где жил Равашоль. Прибыв туда, полицейские
подозреваемого не застали, но от его домохозяина они узнали,
что Леон Леже снял неподалеку большой сарай, сразу же
уплатив за аренду на год вперед.
Проникнув в тот сарай через окно, сыщики нашли в нем большой
запас динамита, других материалов и средств для изготовления
мощных взрывчатых веществ.
Внезапно комиссар Клеман криком приказал всем находившимся
внутри сарая замереть на месте. Он обнаружил, что от входной
двери тянется проволока, подведенная к электрической батарее
и далее к какому-то ящику, - взрывное устройство, которое
при входе чужака должно было взорвать весь запас динамита и
всю тайную лабораторию. Войди полицейские не через окно, а
через дверь, ни один из них не остался бы в живых.
О том, что полиция знает имя настоящего виновника взрывов в
Париже, газеты сообщили в тот же вечер, когда был отдан
приказ об аресте Равашоля. Репортеры тут же вытащили на свет
подробности биографии этого бывшего красильщика тканей,
забросившего свое ремесло и ставшего закоренелым
преступником и убийцей.
Равашоль выслеживал одиноких богатых стариков и убивал их,
завладевая их деньгами и ценностями, которые старики, как
правило, хранили у себя дома.
Имя Равашоля, уголовника и "динамитчика", не сходило со
страниц газет, печатавших его приметы и описания его
похождений. Он сделался гвоздем сезона. У него тут же
нашлись подражатели, и по всей Франции прокатилась волна
бессмысленных взрывов, производившихся в общественных
зданиях. При выборе места "очередной акции" "динамитчики" не
брезговали и общественными уборными - лишь бы рвануло
поэффектнее, лишь бы попало в газеты.
Путь революции кровав
Тщеславная натура Равашоля не выдержала, и он написал письмо
редактору газеты "Ле Голуа" мсье Жарзюэлю, предлагая
встретиться тет-а-тет для дачи интервью под честное слово
редактора не приводить на свидание "ищеек" и не описывать
его "настоящие приметы".
Жарзюэль согласился и, встретившись со знаменитым убийцей и
террористом, взял у него интервью, в котором Равашоль заявил
буквально следующее: "Нас не любят. Но следует иметь в виду,
что мы, в сущности, ничего, кроме счастья, человечеству не
желаем. Путь революции кровав. Я вам точно скажу, чего я
хочу: прежде всего терроризировать судей. Когда больше не
будет никого, кто посмеет нас судить, тогда мы начнем
нападать на финансистов и политиков. У нас достаточно
динамита, чтобы взорвать каждый дом, в котором проживает
судья".
Словно в подтверждение этих слов взорвалась бомба в доме,
где жил товарищ генерального прокурора судья Бюло,
выступавший на нескольких процессах анархистов в качестве
обвинителя. С упорством маньяка Равашоль продолжил свою
взрывную эпопею.
Но в конце концов его опознал официант одного из ресторанов,
быстро сообщил в полицию, и Равашоль был схвачен.
Когда его вели в участок, он вырывался и кричал: "На помощь,
друзья мои! Я Равашоль!" Вероятно, он рассчитывал, что,
услышав его крик, к нему бросятся трудящиеся и отобьют его у
полицейских. Но случилось обратное: услышав страшное имя
Равашоль, люди в панике бежали прочь. Арестанта под
усиленным конвоем отправили в тюрьму Консьержери, поместив в
камере № 1, где содержали особо опасных негодяев.
На допросах Равашоль быстро перестал запираться, признавал
свое "авторство" во многих взрывах, заявив, что гордится
содеянным и жалеет только о том, что мало успел сделать. У
него стали проявляться признаки мании величия. Сидя в тюрьме
и давая многочисленные интервью газетчикам, он хвастался,
называя себя "апостолом новой эры", говорил, что скорее
всего его приговорят к пожизненному заключению и отправят в
Новую Каледонию, откуда он при помощи верных товарищей
непременно удерет.
Всех участников охоты на Равашоля наградили. Ресторан папаши
Вери, где его арестовали, сделался необычайно популярным,
парижане валили туда валом: каждому хотелось отобедать там
же, где кушал знаменитый "динамитчик". На столике, за
которым он сидел, красовалась табличка с пояснением и датой
его ареста.
Обороты ресторана росли, но в адрес его хозяина ежедневно
приходили письма с угрозами, в которых ему обещали то
"поцеловать холодной сталью кинжала", то "взорвать вашу
буржуйскую лавочку к чертям собачьим". По распоряжению
префекта возле ресторана была выставлена охрана.
Перед началом процесса "динамитчиков" все судьи получили
письма с угрозами, в которых говорилось, что если они
посмеют осудить Равашоля и его друзей, то они сами и их
семьи будут уничтожены. По всей стране прокатилась повторная
волна динамитных подрывов а-ля Равашоль. Они не причиняли
серьезных разрушений и чаще всего обходилось без жертв, но
нагнетали атмосферу страха, доводившую французское общество
до состояния, близкого к истерике.
Анархисты доказали, что в своих угрозах они не шутят. Двое
посетителей зашли в ресторан папаши Вери. У стойки, за
которой стоял сам хозяин, они спросили по рюмке рому, выпили
их залпом, расплатились и ушли.
После их ухода возле стойки остался лежать мешочек, в
котором, как потом выяснится, было двадцать восемь
динамитных патронов. Бомба рванула у самых ног папаши Вери,
разнесла в куски стойку и всю мебель в ресторане. Сам хозяин
и пятеро посетителей, бывших в тот момент в зале, получили
тяжелые ранения, от которых Вери и еще один раненый умерли.
Это событие произвело гнетущее впечатление на все общество в
целом.
В таких условиях начался судебный процесс, обвинение на
котором строилось крайне неудачно, присяжные были запуганы,
а судья не был уверен, доживет ли он до завтрашнего дня.
Позже станет известно, что, когда в комнате присяжных
старшина спросил членов жюри: "Считаете ли вы Равашоля и его
компанию виновными без снисхожденья?", все двенадцать членов
жюри ответили утвердительно. Но когда пришло время
голосовать, оказалось, что в отданных ими записках семь из
двенадцати присяжных высказались за снисхождение.
Уже в ходе процесса выяснилось, что к смертной казни за
взрывы анархистов приговорить не могут - решение об
ужесточении наказания за подобные преступления было принято
после того, как они их совершили. Учитывая это
обстоятельство, а также и решение присяжных, суд приговорил
Равашоля к пожизненной каторге.
Газеты назвали это позором всей судебной системы Франции. Но
Равашолю предстоял еще один судебный процесс в департаменте
Луары, где он держал ответ за убийства и грабежи.
Гробокопатель
Кроме убийств, Равашоль признался на допросе в еще одном
своем пакостном поступке. В свое время он, как выяснилось,
следил не только за доживавшими свою жизнь одинокими
стариками, но и за богатыми покойниками, чтобы вскрыть
склепы и гробы тех, которых хоронили с их драгоценностями.
На втором судебном процессе Равашоль спокойно и обстоятельно
рассказывал о совершенных им убийствах и грабежах, уточнял
детали и называл точные суммы похищенного и награбленного.
Когда Равашоля спросили о причинах, заставивших его стать
преступником, он ответил прямо: "Я испытываю физическое
отвращение к труду, как к одной из форм рабства. В то же
время я очень люблю комфорт, и чтобы получить его, мне
пришлось заняться контрабандой и кражами, а потом и
убийствами. Когда власти стали преследовать меня, я, как
убежденный анархист, считал, что имею право сопротивляться,
и стал устраивать взрывы в домах судейских чиновников".
Судьи и присяжные в провинции были более решительны, чем в
Париже. Они приговорили Равашоля к смертной казни, а его
сообщников вновь оправдали.
Сразу же после объявления приговора Равашоля увели в тюрьму
и там заставили облачиться в специальный костюм из толстой
кожи, затруднявший движения рук, - так поступали с особо
опасными преступниками, приговоренными к смертной казни,
чтобы затруднить им попытку самоубийства. На ноги Равашолю
надели тяжелые кандалы и отвели в особую камеру, у окна
которой во дворе тюрьмы был выставлен специальный пост, где
вооруженные караульные менялись каждые два часа.
Охране было строжайше запрещено разговаривать с Равашолем.
Он же постоянно донимал охранников, спрашивая: "Что обо мне
пишут газеты?". Но ответом ему было предписанное инструкцией
молчание.
Его единственным собеседником в те дни стал аббат Кларе,
пытавшийся пробудить в "заблудшей овце" почтение к вере,
вернув его в лоно церкви.
Но Равашоль сразу же заявил, что в Бога он не верит.
"Господин аббат, - сказал он при первом их свидании, - если
бы я верил в Бога, то никогда бы не совершил всего того, за
что приговорен к смерти".
Далее он много и увлеченно говорил со священником на разные
темы и снова объяснил мотивы своих преступлений. "Мы,
господин аббат, - сказал он, - живем лишь раз и здесь, на
земле, ибо нет никакой иной жизни за гробом. И если
настоящая и единственная наша жизнь здесь, то,
следовательно, необходимо стремиться всеми силами получить
от нее наибольшее наслаждение. Для этого требуются деньги. А
если денег нет, то надобно заняться вопросом их
приобретения. Вот и все!"
В 3.30 утра 11 июля 1892 года судья, прокурор, смотритель
Монбризонской тюрьмы, врач и аббат Кларе вошли в камеру
спавшего Равашоля. Смотритель тронул его за плечо и
произнес:
- Равашоль, вставайте! Мужайтесь - ваш час настал!
- И очень хорошо, - спросонок ответил Равашоль.
Ему снова зачитали приговор и предложили переодеться в тот
костюм, в котором он был на процессе. Затем ему предложили
водки. Равашоль выпил залпом целый стакан. Прокурор спросил
его:
- Не желаете ли вы чего-нибудь?
- Да, - ответил он, - я хочу сказать несколько слов толпе...
- Но толпы не будет, - возразил ему прокурор.
Равашоль еще раз наотрез отказался от исповеди и причастия,
вместо этого попросил еще водки. Ему налили стакан.
Подождав, пока он допил, за Равашоля взялся палач. Он связал
ему руки за спиной и умело обкорнал ворот его рубахи. В
процессе всех этих манипуляций Равашоль пытался вызвать
палача на разговор, но тот молча делал свое дело.
Управившись с ним, усадил Равашоля в повозку и хлестнул
лошадей. Когда повозка тронулась, Равашоль затянул песню
французских революционеров со словами: "Коль хочешь
счастливым быть, то вешай господ и попов кромсай на
кусочки!".
Но петь ему пришлось недолго - менее чем через минуту
повозка остановилась перед эшафотом, построенным на тюремной
площади, и ему приказали выходить. В тюремном дворе были
выстроены драгуны, прибывшие в Монбризон из Сент-Этьена для
усиления гарнизона "на всякий случай". Там же стояли
несколько журналистов, приглашенных для освещения в прессе
приведения приговора в исполнение. Равашоль пытался
обратиться хотя бы к этим слушателям и крикнул:
"Граждане!.."
Но опытные помощники палача быстро привязали его к доске
гильотины, привели ее в горизонтальное положение и сунули
под нож, Равашоль заорал: "Да здравствует ана..."
И в этот миг нож гильотины, со свистом упавший вниз, отсек
его голову, которая скатилась в подставленную корзину, в
которую, по обычаю этого вида казни, положили и
обезглавленное туловище.
В камере казненного нашли несколько начатых, но
незаконченных Равашолем писем. В одном из них он писал:
"Труд всегда казался мне унижением как с моральной, так и с
физической точки зрения".
|